Расшифровать подтекст некоторых событий 1911 года не всегда удается. А нам нужны только факты, и мы снова посетим Суворинский клуб журналистов на Невском проспекте, дом № 16.

* * *

Читатель! Исторический роман – особая форма романа: в нем рассказывается не то, что логично выдумано, а то, что нелогично было. Следовательно, стройная архитектоника у нас вряд ли получится. В череде знакомств на протяжении всей нашей жизни одни люди возникают, другие уходят. Так же и в историческом романе автор вправе вводить новых героев до самого конца романа. Это нелогично с точки зрения литературных канонов, но зато логично в историческом плане. У меня нет композиции, а есть хронология. Ибо я не следую за своим вымыслом, а лишь придерживаюсь событий, которые я не в силах исправить…

В буфет Суворинского клуба вошел швейцар.

– А тамотко внизу опять пьяный валяется.

– Опять? – воскликнул Борька Суворин, жуя папиросу…

В гардеробной клуба лежал некто в сером и, судя по луже, вытекавшей из-под него, на бессонницу не жаловался.

– И кажинный денечек так-то, – рассказывал швейцар, – Дверь с улицы отворит, спрашивает: «Здесь храм искусства?» Я ему говорю, что здесь. Тогда он падает на пороге и засыпает…

Пьяному обшарили карманы, но обнаружили только давний билет железной дороги на право проезда в 3-м классе от Нижнего Новгорода до Петербурга; Суворин велел швейцару взять свисток и вызвать городового. Тот прибежал, болтая «селедкой».

– Вот тебе рубль. Оттащи пьяного в участок.

– Премного благодарны, господин Суворин…

Утром Франц Галле, полицейский ротмистр Рождественской части, учинил проспавшемуся допрос по всей форме:

– Ваше имя, фамилия, положение, состояние?

– А что? – спросил некто в сером, страдая от жажды.

– Да ничего. Представьтесь.

– А зачем?

– Так нужно.

– Ну, Ржевский я! Борис Михайлыч. Что с того?

– Нуржевский или Ржевский? – переспросил Галле.

– Без «ну». Столбовой дворянин. Не чета вам!

– Охотно верю. Документами подтвердить можете?

– Обратитесь с этим в департамент герольдии.

– Та-а-ак… Зачем посещали Суворинский клуб?

– И не думал. Что мне там делать?

– Но вас там часто видели.

– Согласен на очную ставку. Не был я там!

– Вас видели в клубе… пьяным.

– Клевета! Даже не знаю, где он находится.

– Ладно. Обрисуйте мне, чем занимаетесь.

– Обрисовываю – я ничем не занимаюсь.

– Ну, хорошо, черт побери, с чего вы живете?

– С литературы.

– Где печатаетесь?

– Нигде.

– Как жить с литературы, нигде не печатаясь?

– А зачем… печататься?

– Но каждый литератор желает быть напечатанным.

– Это каждый, – отвечал Ржевский, – а я вам не «каждый». Помните, Иисус Христос говорил: «Если все, то не я!»

Галле все-таки удалось расшевелить Ржевского, и с опросу выяснилось: приехал из Нижнего, направленный в столицу как журналист нижегородским губернатором А. Н. Хвостовым.

– А зачем он вас сюда направил?

– Не могу сказать, – ответил Ржевский, подумав.

– Ну что ж. Продолжайте свою илиаду…

Короче говоря, прибыв в столицу, Ржевский выпил раз, выпил два и увлекся этим делом, а больше ничего не делал.

– Почти роман, – усмехнулся Галле.

Очевидно, ротмистр полиции был в курсе отношения высшей бюрократии к губернатору Хвостову, потому что он велел Ржевскому подождать его. Галле удалился и довольно-таки долго отсутствовал. Вернулся, когда графин с водою был пуст.

– Сегодня же убраться из Питера! – сказал он.

– А на какие шиши? – спросил его Ржевский.

Галле выложил на стол два конверта. В одном было полсотни рублей, в другом подписка, которую давал Ржевский полиции, в том, что он «заагентурен» и будет наблюдать за Хвостовым.

– Алексей Николаич – добрая душа, – заупрямился Ржевский. – Не могу же я делать доносы на своего благодетеля!

– Я все уже знаю, – прервал его Галле. – Хвостов считает вас близким человеком, он устроил вас сборщиком объявлений в «Нижегородский торгпромовский листок», издаваемый думцем Барачем, знаю, что в первый же день вы пропили три казенных рубля, после чего Барач вышиб вас на улицу… Вот вам полсотни рябчиков, билетик до Нижнего, подпишите эту бумагу.

Ржевский перестал спорить и, в чаянии похмельной выпивки, расписался. Когда он это сделал, Франц Галле сказал:

– А теперь, когда вы заагентурены, отвечать мне быстро, не думая: зачем Хвостов командировал вас в столицу?

– Он… просил меня… Алексей Николаич просил проникнуть в Суворинский клуб и понюхать там – нельзя ли устроить серию похвальных для него публикаций в «Новом Времени»?

– Вот теперь все ясно, – сказал Франц Галле.

* * *

Чтобы читателю было все ясно до самого конца, я предлагаю ему на одну минутку окунуться в быт Одессы 1919 года. Красная армия еще на подходе, в городе царит неразбериха. Из кабаре Фишзона выкатились три белогвардейца – друзья знаменитого бандита Мишки Япончика. Один был Беляев – офицер Царскосельского гарнизона, второй – журналист Ржевский, с ними был Аарон Симанович – личный секретарь Гришки Распутина. Подъехала пролетка, Ржевский взгромоздился на нее, все трое расцеловались. Потом Беляев вынул револьвер и преспокойно выстрелил Борьке Ржевскому в ухо – тот скатился на панель. Аарон Симанович сказал:

– Слушай, друг, за что ты Боречку шлепнул?

– С ним у меня чрезвычайно много лирических наслоений. Получается нечто вроде пирожного «наполеон»! Тут и Распутин, тут и Мишка Япончик, тут и кот наплакал, тут и бриллианты премьера Штюрмера… Вообще мне его жаль, – сказал Беляев, еще раз выстрелив в мертвого журналиста. – Поверь, что я готов плакать над хладным трупом нашего незабвенного Боречки.

Он еще раз выстрелил, а Симанович сказал:

– Евреи в таких случаях говорят: «чистому смех»!

– Во-во! – согласился Беляев, и они, любовно поддерживая друг друга на осклизлых ступенях, спустились обратно в кабаре Фишзона, где курчавая Иза Кремер, изображая наивную девочку, пела завтрашним эмигрантам об Аргентине, где небо сине, как на картине, а ручку ей целует черный Том…

– Ладно, – решил Беляев. – Завтра же задерем портки до самого колена и побежим в эту самую Аргентину.

– Чего я там потерял? – спросил Симанович. – У меня уже давно куплен участок земли в Палестине, где небо тоже сине, как на картине. Спасибо Грише Распутину – ох, какие дела мы с ним проворачивали… Если бы он был жив, он сейчас был бы с нами. Уверяю тебя: сейчас Григорий Распутин сидел бы рядом с нами…